Вакансия вахтёра женского студенческого общежития. Требования: противная злобная старуха!
Мойша приметил на Изе оч-ч-чень даже приличный золотой «Роллекс»:
— Изя, откуда-таки у тебя, шлимазла, такие часы?
— Да так, по случаю прикупил за тысячу долларов.
— Слушай, тебе они не идут. Ты же ж не откажешься продать мне их за две
тысячи?
— Да нет, не откажусь.
Сказано — сделано. Однако, провернув операцию, Изя тяжело задумывается:
«Мойша — человек дела и просто так деньгами бросаться не станет. Если он
заплатил за эту побрякушку такие деньги, значит он имел вид перепродать
ее еще дороже. Боже, как я опростоволосился. Положение нужно
поправлять!» И на следующий день идет к Мойше.
— Мойша, знаешь, все не так просто… Я подумал, что эти часики не так
плохи для меня, давай я заберу их за три тысячи.
Какой же коммерсант откажется от такого гешефта! Ударили по рукам. Но
ночью Мойша сам не свой ворочался, укоряя себя за поспешность: «Изя
знает что делает. Один раз сглупив он быстро поправил положение и как
знать за сколько он хочет теперь продать этот дивный «Роллекс»! Утром
бегу выкупать их, и тысячи сверху не пожалею!»
И таким манером коммерция шла день за днем.
Как-то приходит Изя к Мойше, держа за пазухой заветную пухлую пачку, а
тот отрицательно мотает головой:
— Все, Изя. Часов больше нет.
— Что?! Как нет?!?!?!….. Как это «нет часов», я тебя спрашиваю?!
— Так и нет. Я их продал сегодня утром одному новому русскому за
двадцать две тысячи долларов.
— ЧТО?! Скотина, гой, идиот, посмешище Крещатика, чтоб с тебя весь
Ланжерон смеялся!!! Как у тебя рука не отсохла, за какие-то двадцать две
тысячи продать часы, которые ежедневно давали нам по тысяче долларов
гешефта!
— Изя, откуда-таки у тебя, шлимазла, такие часы?
— Да так, по случаю прикупил за тысячу долларов.
— Слушай, тебе они не идут. Ты же ж не откажешься продать мне их за две
тысячи?
— Да нет, не откажусь.
Сказано — сделано. Однако, провернув операцию, Изя тяжело задумывается:
«Мойша — человек дела и просто так деньгами бросаться не станет. Если он
заплатил за эту побрякушку такие деньги, значит он имел вид перепродать
ее еще дороже. Боже, как я опростоволосился. Положение нужно
поправлять!» И на следующий день идет к Мойше.
— Мойша, знаешь, все не так просто… Я подумал, что эти часики не так
плохи для меня, давай я заберу их за три тысячи.
Какой же коммерсант откажется от такого гешефта! Ударили по рукам. Но
ночью Мойша сам не свой ворочался, укоряя себя за поспешность: «Изя
знает что делает. Один раз сглупив он быстро поправил положение и как
знать за сколько он хочет теперь продать этот дивный «Роллекс»! Утром
бегу выкупать их, и тысячи сверху не пожалею!»
И таким манером коммерция шла день за днем.
Как-то приходит Изя к Мойше, держа за пазухой заветную пухлую пачку, а
тот отрицательно мотает головой:
— Все, Изя. Часов больше нет.
— Что?! Как нет?!?!?!….. Как это «нет часов», я тебя спрашиваю?!
— Так и нет. Я их продал сегодня утром одному новому русскому за
двадцать две тысячи долларов.
— ЧТО?! Скотина, гой, идиот, посмешище Крещатика, чтоб с тебя весь
Ланжерон смеялся!!! Как у тебя рука не отсохла, за какие-то двадцать две
тысячи продать часы, которые ежедневно давали нам по тысяче долларов
гешефта!